Одно из самых известных произведении Франца Шуберта - вокальный цикл 'Прекрасная мельничиха', в исполнении Дитриха Фишер-Дискау в парижском концертном зале 'Плейель. 'Прекрасная мельничиха' -своеобразный роман в новеллах: каждая песня самостоятельна, но включена в общую линию развития сюжета, имеющего экспозицию, завязку, кульминацию и развязку. Песни отличаются непритязательными, сразу запоминающимися мелодиями в народном духе, в простой, чаще всего куплетной форме.

1. Шуберт Прекрасная Мельничиха Мельник И Ручей Слушать
2. Шуберт Прекрасная Мельничиха Анализ
3. Шуберт Прекрасная Мельничиха Мельник И Ручей
4. Шуберт Прекрасная Мельничиха Охотник
5. Шуберт Прекрасная Мельничиха

Шуберт прекрасная мельничиха слушать онлайн найдено: 110 треков. Перетаскивание Бесконечная прокрутка. Шуберт прекрасная мельничиха Reviewed by Users on 28 May 2018. Слушать или скачать mp3 шуберт прекрасная мельничиха Слушать онлайн или скачать бесплатно шуберт прекрасная мельничиха в высоком качестве Rating: 4.5.

Фортепианное сопровождение нередко рисует картины романтически одушевленной природы: наряду с главным героем важнейшее место занимает образ его друга и утешителя-ручья. Рассказывается о юном мельнике, который отправляется в странствия искать счастье. Он видит мельницу и влюбляется в дочь местного мельника. Любовь приносит ему радостные, а затем и горестные переживания: у него появляется более счастливый соперник, охотник. Вновь отправившись в странствия, юноша рассказывает ручью как единственному верному другу о своей потерянной любви. Одно из самых известных произведении Франца Шуберта - вокальный цикл 'Прекрасная мельничиха', в исполнении Дитриха Фишер-Дискау в парижском концертном зале 'Плейель.

'Прекрасная мельничиха' -своеобразный роман в новеллах: каждая песня самостоятельна, но включена в общую линию развития сюжета, имеющего экспозицию, завязку, кульминацию и развязку. Песни отличаются непритязательными, сразу запоминающимися мелодиями в народном духе, в простой, чаще всего куплетной форме. Фортепианное сопровождение нередко рисует картины романтически одушевленной природы: наряду с главным героем важнейшее место занимает образ его друга и утешителя-ручья.

Рассказывается о юном мельнике, который отправляется в странствия искать счастье. Он видит мельницу и влюбляется в дочь местного мельника. Любовь приносит ему радостные, а затем и горестные переживания: у него появляется более счастливый соперник, охотник. Вновь отправившись в странствия, юноша рассказывает ручью как единственному верному другу о своей потерянной любви.

Фото Владимира Луповского Дина Годер. «Прекрасная мельничиха» Кристофа Марталера - последний шедевр Чеховского фестиваля ( Время новостей, ). Алена Карась. В программе Чеховского фестиваля показали спектакль 'Прекрасная мельничиха' ( Российская газета, ). Роман Должанский. Кристоф Марталер показал свою 'Прекрасную мельничиху' ( Коммерсант, ). Олег Зинцов, Петр Поспелов.

'Прекрасная мельничиха' на фестивале им. Чехова ( Ведомости, ). Марина Давыдова.

Кристоф Марталер привез на Чеховский фестиваль 'Прекрасную мельничиху' Франца Шуберта ( Известия, ). Людмила Бакши.

'Шаушпильхаус' на сцене Театра Российской армии ( Новые известия, ). Наталья Зимянина.

Чеховский фестиваль порадовал не только театралов, но и меломанов ( Время МН, ). Мария Бабалова. Явление «Прекрасной мельничихи» на Чеховском фестивале ( Русский курьер, ).

Дмитрий Морозов. Спектакль Кристофа Марталера стал кульминацией Чеховского фестиваля ( Культура, ). Артур Соломонов.

'Прекрасная мельничиха'. Режиссер Кристоф Марталер. Театр 'Шаушпильхаус', Швейцария. Новостей, 7 июля 2003 года Дина Годер Дом скорби имени Шуберта «Прекрасная мельничиха» Кристофа Марталера - последний шедевр Чеховского фестиваля «Прекрасную мельничиху» из цюрихского «Шаушпильхауса» показывали в первый теплый week-end этого лета на сцене Театра Армии - зал был полупустым, и не только потому, что горожане наконец ринулись на дачи. Организаторы обольщались, думая, что московских поклонников Марталера столько, что они смогут трижды заполнить громадный зал. Хотя один из столпов мировой режиссуры среднего поколения, лауреат престижнейшей премии «Европа - театру» многими специалистами почитается за гения. Прежде в Москве из постановок Марталера видели только «Три сестры».

С того спектакля многие зрители и даже профессионалы ушли в антракте - на Чехова у нас монополия, и непочтительный, парадоксальный и ироничный взгляд чужака показался оскорбительным. С «Прекрасной мельничихи» тоже уходили - как видно, те, кто ожидал увидеть зрелище милое и жизнерадостное, под стать шубертовскому песенному циклу, по мотивам которого поставлен спектакль. Ни милоты, ни радости не было - был классический Марталер. Анна Фиброк, художница, постоянно работающая с Марталером, опять выстроила свой фирменный «вокзал» - огромное казенное пространство со следами разрушений.

Каждый по-своему понимает марталеровские аллегории - на мой взгляд, в «Мельничихе» это был дом скорби, заселенный тихими, застенчивыми сумасшедшими. Для Марталера всегда очень важно это ощущение коммунального пространства - пусть огромного, но закрытого, откуда нельзя выйти; пусть многонаселенного, но холодного, казенного, необжитого. Пространства, которое создает у его обитателей ощущение разлитой в атмосфере тоталитарной силы, даже если та не персонифицирована. Здесь все подавляет человека. В «Трех сестрах» (берлинский «Фольксбюне») дело происходило как будто в доме престарелых, где героями были пятидесятилетняя рыхлая Ольга, сухая, крашенная в рыжий Маша, похожий на старого фата поглупевший Вершинин.

Действие «Убей европейца!», одной из самых знаменитых постановок Марталлера (строится, как и «Мельничиха», на песенках - то фривольных, то слащавых), происходило в огромной столовой. Немолодые, странные люди распевали хором, потом надолго замолкали, угрюмо дразнили друг друга, по звонку строились мыть руки - в общем, вели себя как дети в пионерском лагере. Гамбургский спектакль «Час ноль, или Искусство сервировки» разыгрывался в школе. Школьников снова играли пожилые люди: они переодевались к уроку физкультуры - толстые, лысые, сутулые.

Один, явно отличник, тщательно заправлял майку в трусы, закатывал гольфы, другой сосредоточенно ковырял в носу, третий, полураздетый, сидел в остекленении, четвертый баловался - соединение детского со старческим выглядело смешно и отчаянно. Детский лагерь, школа, дом престарелых, дом скорби - все это символы тоталитарной власти в любых культурах, но именно в Германии, где Марталера обожают, и в России его метафоры воспринимаются особенно остро. В отличие от его родной маленькой и благополучной Швейцарии, где театр, которым последние три года руководит Марталер, не слишком любим местной публикой. В «Прекрасной мельничихе» на сцене сумасшедший дом, где порядок наводят не злые медсестры, а музыка. На сцене два рояля и два фортепиано, на каком-нибудь из них или на трех сразу все время кто-то играет (в основном Шуберта).

Под музыку местные обитатели поют, танцуют или озабоченно занимаются какими-то непонятными делами: скрючившись ходят вчетвером по узкому парапету, ведут напряженные беседы с чучелом индюка, укладываются по восемь человек в одну постель, прячутся в дырку в полу, набиваются под рояль. Или всем «коллективом» абсолютно голые гуськом выходят из шкафа, неся в руках ботинки. Но как только музыка смолкает, абсурдная гармония рушится, все начинают испуганно галдеть и метаться, пока музыкант снова поспешно не ударяет по клавишам.

Настоящих музыкантов на сцене всего четыре: два пианиста, один из которых все время норовит забиться в угол и там колупать стену, и два певца - крайне странная, приставучая тетка в вечернем платье (сопрано) и обрюзгший немолодой мужчина в кургузом пиджачке (тенор), чуть что стремящийся залезть в шкаф. Когда поют все прочие - слабыми, жидкими, тихими голосами, фальшивя и ужасно стараясь, хочется плакать от жалости. Спектакль шел без перевода - это понятно, не переводить же романтические стихи Вильгельма Мюллера. Публика, конечно, угадывает и «в движеньи мельник жизнь ведет», которую до самозабвения сто раз подряд повторяет молоденькая толстуха в фартуке, и «Форель». И все же перипетии этого странного хоровода - ластящихся к мужчинам кокетливых местных нянечек, которые и сами «с большим приветом», и пугливых жильцов дома - воспринимались бы гораздо острее, если бы яснее слышался диссонанс между ними и нежными сюжетами песенок странствующего подмастерья о птичках, рыбках и любви. К которым, как говорят, Марталер добавил тексты Брехта, Шопенгауэра и Хлебникова, где речь идет о разлуке, болезни и смерти. Марталер начинал как музыкант, увлекался фри-джазом, писал минималистскую музыку.

Наверное, отсюда его паузы-замирания, бесконечные повторы, отказ от обыденной логики и неожиданные смещения. Наверное, только музыкант мог поставить спектакль с такой же свободой по отношению к классической музыке, какую Марталер прежде демонстрировал по отношению к классическим текстам. Он выбирает для исполнения жизнелюбивых песен скрипучие, жалкие, напряженные голоса сиротства, одиночества и страха. И так дает этим песням тот скорбный и отчаянный второй план, который нам подарил ХХ век со всеми его несчастьями. А печальным людям, населяющим его театральный дом, да и нам тоже, режиссер дарует те надежду, умиротворение и покой, что нынче несет только музыка ушедших веков. Газета, 7 июля 2003 года Алена Карась Вокзалы Марталера В программе Чеховского фестиваля показали спектакль 'Прекрасная мельничиха' КРИСТОФ Марталер - швейцарский режиссер, околдовавший весь германоязычный театр, от Берлина и Гамбурга до Цюриха и Вены, создал непобедимый стиль меланхолического декаданса или, если угодно, транса в герметичных интерьерах Анны Фиброк. Грандиозный музыкант, Марталер слышит время в синкопах и разреженных ритмах, в интонировании и обертонах.

Никто смешнее и жестче не рассказал о явлении фашизма из филистерства, чем сделал это Марталер в знаменитом спектакле 'Убей европейца, пристукни, прихлопни его!' (Фольксбюне, Берлин, 1993).

Эксцентрики, закомплексованные клерки распевают шлягеры последних двух столетий за столами привокзального кафе. 'Ода к радости' в сочетании с церковным гимном 'Danke!' И анекдотическими текстами исполняются одинаково монотонно и медленно. Об аранжировках и эффектах заботился сам Марталер, а о стерильности сценографического стиля - Анна Фиброк. Она строила павильоны, интерьеры реальных или выдуманных зданий. Одним из их совместных проектов стал интерьер мюнхенского -вокзала начала XX века в спектакле Марталера 'Казимир и Каролина' (Шаушпильхауз, Гамбург, 1996). На Чеховском фестивале показали 'Трех сестер' (Фольксбюне, Берлин, 1998).

Столичная публика МХАТа смутилась, услышав медитативную, будто в минималистском опусе Филиппа Гласса, речь. 'Прекрасная мельничиха' - спектакль на темы шубертовского цикла песен создан Марталером уже в Цюрихе, в качестве интенданта Шаушпильхауза. Две барышни-служанки, девять безумцев, два отрешенных пианиста и веселая аккомпаниаторша распевают шубертовские песни. Марталер - композитор и музыкант - включил пару песенок, одна из которых - 'Меланхолия' на стихи Хлебникова прямо указывает на главный марталеровский культурный жест: меланхолия - суть истории человека, затерянного в залах ожиданий с их невыносимой тоской. С поющими эксцентриками происходят и телесные приключения: падают, свернувшись сиамскими близнецами, скатываются с лестничных пролетов, залезают под фортепиано, превращаются в существа, схожие с псами в упряжке, прячутся под гигантской периной в неутоленных любовных томлениях. Они тщетно вожделеют женщин, сомнамбулами стекают с перил, засыпают на лестницах, воют о любви кастрированными голосами. Видения длятся и длятся, будоража и завораживая одновременно.

Мы знаем эту тоску. Просто Марталер посмел о ней рассказать. Фото Михаила Гутермана Героям Кристофа Марталера терять уже нечего, и режиссер оставляет их в чем мать родила, 8 июля 2003 года Спектакль тонкого помола Кристоф Марталер показал свою 'Прекрасную мельничиху' Мировая серия Чеховского фестиваля закончилась вершиной фестивальной программы – показом на сцене Театра армии спектакля 'Прекрасная мельничиха' цюрихского 'Шаушпильхауза', одного из сценических шедевров Кристофа Марталера, режиссера, которого уже целое десятилетие называют гением и главным открытием европейского театра 90-х годов. Обозреватель Ъ РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ с этим мнением европейской критики совершенно согласен.

Швейцарский музыкант Кристоф Марталер, забавный, легко улыбающийся человек в круглых очках, обожающий носить шляпы, сделал то, что мало кому удавалось: создал собственный тип театра, фактически придумал для сценического искусства новую систему координат. Его работы узнаваемы уже при первом взгляде на оформление сцены. Даже если не знаешь, куда попал, посмотришь на сцену и воскликнешь: 'О, это Марталер!'

Вернее, правда, было бы воскликнуть: 'О, это Фиброк!' Постоянный соавтор режиссера художница Анна Фиброк высматривает в реальности разные интерьеры и потом переносит их в театр, преобразуя их в гигантские сценические павильоны. Ее может вдохновить вокзал, аэропорт, старинная усадьба или собор.

Прототипом оформления 'Прекрасной мельничихи' послужила, видимо, какая-то гостиница или скорее сиротский приют. Как и все интерьеры госпожи Фиброк, он несет на себе следы заброшенности и тлена: некогда роскошные деревянные панели потерты, полы поскрипывают, стены покрыты зелеными разводами от сырости, кругляшки светильников на потолке давно вышли из моды. Герои, придуманные Кристофом Марталером, сами тоже заброшены и похожи на сирот, давно забытых и вычеркнутых из жизни. Они навсегда потерялись в какой-то прорехе между временами, эти безымянные, забавные недотепы в сильно поношенных и выцветших одеждах. Эти странные персонажи, девять мужчин и три женщины, объединены музыкой Шуберта – классическим романтическим вокальным циклом 'Прекрасная мельничиха'.

Среди дюжины обитателей приюта есть музыканты и певцы, и на сцене расставлены два рояля и несколько пианино. Поют тут высокими голосами и на разные лады, иногда сбиваясь или вовсе обрывая музыку. Причем занятные, причудливые марталеровские недотепы явно стремятся завязать между собой какие-то отношения, хоть как-нибудь пристроиться друг к другу – благо романтическая музыка настраивает на лирический лад,– да все не получается у них. Происходящее на сцене намеренно не сложено режиссером в последовательный сюжет и не подлежит внятному пересказу. Толстяка, в начале спящего на кровати прямо в одежде под огромным пуховым одеялом, можно условно принять за влюбленного мельника.

Дородную тетю в длинном платье, большую часть времени прячущуюся в дальней светлой комнатке и там предающуюся неким сильным переживаниям, счесть той самой прекрасной мельничихой. Есть еще две девушки, похожие на служанок или санитарок, впрочем, они и сами со странностями – то танцуют танец маленьких охотниц, то кувыркаются через голову, то укладывают в кровать ночные лампы. Мужчины всю дорогу вытворяют нечто странное и уморительно смешное. Один разговаривает с чучелом птицы, другой, музыкант, все время пишет письма, видимо любовные, но не отсылает их, а пришпиливает к стенке – да и как отправлять почту из этого гиблого места? Прочие и вовсе занимаются сумасшедшей акробатикой: ползают по полу, прыгают, катаются по лестницам или, сцепившись телами, с грохотом падают с балюстрад.

Укладываются все в одну кровать, аккуратно выставив рядком расшнурованную обувь. Молча проходят через всю сцену в чем мать родила, почему-то вылезая друг за другом из шкафа. И только, пожалуйста, не надо задавать вопросов, почему именно делают они то или это. Логического объяснения марталеровские трюки, скорее всего, не имеют, но вместе складываются в большой, хитроумный механизм человеческого отчуждения. Существование заторможенных персонажей спектакля насквозь абсурдно, но все свои действия они совершают с крайней серьезностью и сосредоточенностью. У каждого из обитателей заведения есть какой-то сольный момент, звездная минута их бесполезного, комического томления, которой, конечно, никто из них не сумеет воспользоваться.

Режиссер уже десять лет в разных пьесах показывает неприкаянных, растерянных, неспособных к современной жизни людей. В применении к прославившим режиссера спектаклям в берлинском театре 'Фольксбюне' говорили, что Кристоф Марталер ставит о наследии тоталитаризма: город располагал.

Цюрихский период расширил контекст понимания монументально-минималистских гротесков режиссера. Конечно, он ставит о европейцах вообще, поэтому успешные и модные зрители Вены и Парижа так восторженно и обреченно узнают в чудаковатых марталеровских аутсайдерах самих себя. Пять лет назад с великого спектакля Марталера 'Три сестры', показанного тоже на Чеховском фестивале, публика уходила пачками, не дожидаясь антракта. Каждое из трех московских представлений 'Мельничихи' покидали единицы, и прием был весьма теплым: настолько теплее, насколько за пять лет мы стали ближе к Европе. Нежно и печально отпевает Кристоф Марталер неловкие чувства своих одиноких героев, саму возможность найти в мире родственную душу. Оперетта 'Парижская жизнь', поставленная им несколько лет назад в Берлине, заканчивалась тем, что все персонажи по очереди засыпали. Нечто подобное происходит в 'Мельничихе'.

Мужчины укладываются спать: толстяк зарывается обратно в перину, другие прилаживаются прямо на полу где попало. А в дальней комнатке у пианино собираются три женщины. Они сидят спиной к залу и тихо поют, пока свет медленно меркнет – так медленно и торжественно, как только возможно в театре.

Мы, конечно, знаем, какой на самом деле сон имеет в виду меланхолик и пессимист Марталер. Но все-таки очень хотим думать, что просто пришла очередная ночь.

Кристоф Марталер покинет Цюрих В конце сезона 2003-2004 годов Кристоф Марталер покинет пост интенданта (художественного руководителя) цюрихского 'Шаушпильхауза'. Недавнее решение режиссера подвело печальную черту под скандалом, разразившимся еще летом прошлого года. Тогда стало известно, что городские власти существенно урезали субсидию театру, полагая, что хозяйственная деятельность руководства 'Шаушпильхауза' неэффективна, а посещаемость театра слишком низка. Тогда встрепенувшиеся цюрихские интеллектуалы при поддержке возмущенной театральной общественности Германии встали на защиту всемирно известного режиссера и потребовали пересмотра решения властей.

Осенью казалось, что театру и муниципалитету все-таки удалось найти компромисс и что господин Марталер останется на посту до истечения своего контракта, то есть до 2005 года. Однако спонсоров, на средства которых рассчитывали в театре, найти так и не удалось, а городские чиновники пересматривать бюджет наотрез отказались. Поэтому три недели назад Кристоф Марталер принял окончательное решение через год покинуть 'Шаушпильхауз'. Вопрос о том, кто возглавит самый знаменитый драматический театр Швейцарии, пока остается открытым. Что касается господина Марталера, то он, по его собственному признанию, заниматься административной работой больше не желает. Скорее всего, он вернется в Берлин и будет продолжать работать в театре 'Фольксбюне', где началась его всемирная слава.

Руководитель 'Фольксбюне' Франк Касторф, десять дней назад показывавший в Москве 'Мастера и Маргариту', эту информацию косвенно подтвердил., 8 июля 2003 года Олег Зинцов, Петр Поспелов Мука дней 'Прекрасная мельничиха' на фестивале им. Чехова 'Прекрасная мельничиха' цюрихского театра 'Шаушпильхаус' состоит из песен Шуберта, четырех музыкантов, восьми актеров и престранного, но характерного для Кристофа Марталера и его постоянного сценографа Анны Фиброк антуража: фасад унылого бетонного строения, какие можно встретить на индустриальных окраинах, деревянное крыльцо с огромной кроватью, чучела птиц, облупившаяся штукатурка и битое стекло; пейзаж заброшенности и меланхолии, по которому бродят какие-то беккетовские персонажи в кургузых пиджачках - они-то и распевают Шубертовы песни на романтические стихи Вильгельма Мюллера.

Похожее настроение было и в 'Трех сестрах' - спектакле, который Марталер привозил в Москву несколько лет назад: сестры там были старыми и некрасивыми, долго и медленно, ступенька за ступенькой, поднимались и спускались по бесконечной лестнице, пауз было гораздо больше, чем слов, а рецензенты хором замечали, что это Чехов, увиденный через Беккета. Подобно знаменитому ирландскому драматургу, швейцарец Кристоф Марталер идеально умеет держать паузу и сочинять меланхоличные абсурдистские шутки, забавные и неуловимо печальные - такие гэги и составляют сюжет его 'Прекрасной мельничихи'. В этом спектакле по сцене ползает рояль, тенор то прячется под толстенное пуховое одеяло, то уходит покурить в уголке, а сопрано напоминает мамашу Симпсон из американского мультсериала. Кто-то все время падает с перил, кто-то читает газету, стоя на голове, кто-то ведет пространные разговоры с чучелом тетерева, на одну кровать забирается разом десять человек, а из шкафа выходят один за другим десять же голых мужчин, стыдливо прикрывая пах ботинками. Поют все, хотя профессиональных голосов только два: пивной комплекции лирический тенор Кристоф Хомбергер, обладающий отточенным мастерством и безупречно стильным вокалом, и среднестатистическое сопрано Розмари Харди. На равных правах с актерами в действии участвуют превосходный пианист Кристоф Келлер и его столь же умелый коллега Маркус Хинтерхойзер.

Среди актеров есть один, с внешностью затравленного романтика, кто выводит шубертовские мелодии тоненьким и бесплотным мальчишеским голоском. Все прочие актеры, не исключая акробатов, докладывают Шуберта, как могут. А могут здорово: Марталер, собирая команду, конечно же, ставил музыкальность условием - но трудно себе представить, чтобы подобный ансамбль мог сложиться в нашем театре, если бы, к примеру, у нас ставился спектакль по романсам Глинки или Чайковского. В том-то и есть особенность Шуберта и всей немецкоязычной культуры, состоящей из музыки и философии. Петербургский композитор Александр Кнайфель однажды назвал Баха и Шуберта 'мастерами будней'. Бах, еженедельно сочинявший кантаты, творил будни христиан.

Шуберт, написавший 600 песен, стал голосом домашнего быта. Он стал неотделим от воспитания детей, семейных вечеров, долгих обедов и одиноких бдений, он залег в фундамент обыденной жизни. В спектакле Марталера музыка Шуберта осмыслена как универсальный язык, на котором каждый, кем бы он ни был - молодым и глупым, старым и больным, буйно или тихо помешанным, - может выразить все что угодно: романтическую мечтательность, тупую исполнительность, стадное чувство, спокойствие умудренной души или позывы юношеской плоти. Музыка Шуберта годится для всего.

И все выдерживает - от бессмысленных повторений до хулиганских аранжировок, каких в спектакле немало. Шуберт пережил второе рождение, когда в его так называемых 'божественных длиннотах' современное музыкальное ухо нашло сходство с минимализмом и медитативным ощущением бесконечной формы. Застенчивый венский неудачник вознесся тогда до заоблачных высот, оказавшись синонимом чистого, незамутненного блаженства. И в 'Прекрасной мельничихе' Марталера есть эпизоды, где театр явно склоняет голову перед музыкой, награждая, к примеру, зрителя долгими и дивными распевами гениальной 'Колыбельной ручья'. Но мастер театра не забыл и другого Шуберта - композитора почти анонимного, не столько народного, сколько бюргерского, чьи мелодии, засев в подкорку нации, стойко пережили весь уничтожительный ХХ век. В этом смысле можно вспомнить, что именно Шуберта исполняла героиня Изабель Юппер в фильме Михаэля Ханеке 'Пианистка', где трагедия подавленной женской сексуальности служила материалом для анализа европейской культуры как тоталитарного института.

По Ханеке, классическая музыка - модель репрессивной системы, идеальная формула подавления. Поэтому от воспитанных на ней людей ничего, кроме мазохизма, ожидать не приходится. Но в 'Прекрасной мельничихе' все трагедии и катаклизмы, кажется, остались далеко позади, постройки тоталитарных времен обветшали, а населяют их тихие пугливые люди, как-то пережившие свой ХХ век, к которому принадлежит и дивный театр Кристофа Марталера., 8 июля 2003 года Марина Давыдова Немосковский хор Кристоф Марталер привез на Чеховский фестиваль 'Прекрасную мельничиху' Франца Шуберта Если вы не знаете Кристофа Марталера, вы вообще мало что знаете про современный европейский театр, ибо именно Марталер - его воплощение и квинтэссенция. Его осторожный апостол и его негромкий пророк. Впрочем, эти возвышенные слова идут остроумному и ироничному швейцарцу еврейского происхождения не больше, чем слово 'постановка' его театральным опусам.

Он не ставит свои спектакли, он их сочиняет. Он ничего не декларирует, он лишь творит на сцене свой безумный, безумный, с катушек съехавший и словно в летаргии забывшийся мир. Одно из его сочинений только что показали в Москве. Марталера привозили к нам уже дважды.

В Петербурге, где хит режиссера 'Убей европейца.' Был сыгран в рамках фестиваля 'Балтийский дом', до конца представления досидело ползала. Финал 'Трех сестер', показанных в конце 90-х на Чеховском фестивале, увидело и того меньше. Циклопический зал Театра армии, в котором демонстрировалась 'Прекрасная мельничиха', с самого начала зиял проплешинами, а некоторые граждане, как водится, покинули представление через двадцать минут, возмущенно бормоча что-то под нос. Зато те, кто досидел до конца, устроили подлинную овацию. Ценителей современного европейского театра у нас по-прежнему немного, но они - спасибо Чеховскому фестивалю - уже есть. Недовольство граждан можно понять.

Великие экспериментаторы давно разрушили в деконструктивистском раже самые существенные составляющие драматического действия - текст, характеры, взаимоотношения героев. Но Марталер покусился на святая святых - он уничтожил Событие. Раз, два, три - ничего не произошло. Этот минус-прием гениальный швейцарец научился использовать виртуозно. В 'Убей европейца.'

На заднике висят часы с застывшими стрелками, а рядом надпись (дословная цитата из какой-то немецкой рекламы): 'Чтобы время не остановилось'. Оно остановилось, и плохо закрепленные буквы то и дело отваливаются от стены и со стуком падают на пол.

Самый нелепый вопрос, который можно задать Марталеру: сколько лет вашим героям? Московская театральная общественность все никак не могла смириться с тем, что Маше в 'Трех сестрах' на вид - семьдесят, не меньше. На самом деле у нее, как и у прочих персонажей, возраста нет вовсе. Они все погружены в безвременье. Им семьдесят и двадцать пять. Они живы и умерли.

Все случилось в прошлом и опять с неотвратимостью повторяется нынче. Повторяемость вообще главная фишка Марталера.

Из его монотонной цикличности невозможно выпрыгнуть. Тут за каждой кульминацией следует спад, но ни за одной не наступит развязка. Тут все обыденное забавно, а все забавное обыденно. Тут гротеск и балаганное шутовство оборачиваются вдруг безысходной тоской, а каждый сценический гэг кажется откровением. 'Прекрасная мельничиха' сделана по классическим марталеровским лекалам. Двенадцать человек, погруженных в метафизическую спячку, поочередно просыпаются и в сомнамбулическом припадке начинают совершать некие ритуальные действия. Один, приплясывая, ведет диспут с чучелом фазана, двое, образовавшие из своих тел какого-то Тянитолкая, то куда-то ползут, как огромное насекомое, то падают с подоконника, как Шалтай-Болтай.

Мельник (условный, конечно, мельник - поди разбери, кто тут на самом деле кто) спит, накрывшись с головой в огромной двуспальной кровати. Потом открывает глаза и, нечесаный-немытый, начинает проникновенно петь.

Некто, сидящий за роялем, все пишет и отправляет письма, бросая их в узкую щель двери, за которой находится какая-то безразмерная кладовка. Лишь немолодая кокетка в люминесцентном платье строгого покроя пытается держать себя в рамках приличия, но и она падает вдруг на пол и, дергая пухлыми ногами, бьется в дурашливом припадке. Потрясающее пространство, созданное неутомимо талантливой соратницей Марталера Анной Фиброк, совмещает в себе разом обшарпанный концертный зал и квартиры с ободранными обоями и остатками мебели.

Так выглядит дом, идущий под снос, у которого уже разрушили фасад и обнажили вдруг всю его разномастную начинку. Все эти люди - странноватые, неприкаянные, нелепо одетые, вытесненные на обочину жизни, как-то по-советски несчастные - поют Шуберта. Поют как могут - то ничего, то фальцетом, то фальшиво. И проще всего расценить их пение как глумление над великим композитором, а вместе с ним и надо всей европейской культурой.

На самом деле все не так. Для героев спектакля уж точно не так. Для них это попытка - отчаянная и неудачная - выпрыгнуть за пределы жалкого существования.

Возвыситься и воспарить. Прильнуть душой к этой самой культуре.

Русскому зрителю тут на память невольно приходит другой спектакль - 'Московский хор' Льва Додина о жалком, сумасшедшем и смешном коммунальном террариуме времен ранней оттепели (а чем не коммуналка придуманное Фиброк пространство, в котором, как и в 'Московском хоре', все живут - спят, страдают, пишут письма - на виду у всех?). Два этих спектакля одновременно перекликаются и противостоят друг другу. Они - близнецы-антагонисты.

Посмотрев их один за другим, можно многое понять про то, что нас объединяет и что разъединяет. Декорация 'Московского хора' (многоярусное сооружение из кроватей, шкафов, столов, по которой герои ползают вверх и вниз) - это теснота, опрокинутая в вертикаль, людской муравейник в пределах одной отдельно взятой квартиры.

Здесь, на мебельных ярусах, приютились жители террариума, здесь же происходят репетиции самодеятельного хора, этими самыми жителями и укомплектованного. Драматургическое многоголосие оборачивается многоголосием Баха и Перголези. Речевая невнятица - божественной музыкой.

Души героев стремятся к прекрасному и не могут вырваться из темницы советского бытия. Или вообще бытия. Это уж кому как угодно.

Это очень похоже на Марталера. Но это не Марталер.

Додин, как и все русские режиссеры его поколения, не в состоянии погрузить своих неприкаянных героев в безвременье, ибо время для него не абстрактная категория. Он сам его часть. Сам из его плоти и крови. Оно то и дело стучит в его сердце.

Оно прожито, но не изжито. Швейцарский режиссер - не раб и не заложник времени, он - его повелитель. Из-за заальпийского далеко он бросает лукавый и сторонний взгляд на своих персонажей.

Он ведь точно знает, что все происходящее с ними уже случалось не раз и еще не раз случится, что вся их нелепая жизнь - лишь слепок с миллиона других нелепых жизней. Но в финале, когда все двенадцать героев его шубертиады вдруг начинают тихо и проникновенно петь Баха - я лично чувствую то же, что и на спектакле Додина: земную горечь и неземной восторг. И я не спрашиваю, о ком они поют, - они поют обо мне.

Известия, 8 июля 2003 года Людмила Бакши Шуберт в стиле ню 'Шаушпильхаус' на сцене Театра Российской армии Спектакль 'Прекрасная мельничиха', который привезли швейцарцы на Чеховский фестиваль, пестрит цирковыми гэгами и буффонадой. Но смеяться над героями почему-то не хочется. Это не опера, хотя беспрерывно поют. Не драма, хотя актеры произносят тексты. Не балет, хотя артисты то и дело демонстрируют сложные акробатические этюды и лихо отплясывают прямо на рояле. Жанр спектакля по мотивам вокального цикла Франца Шуберта, представленный на сцене Театра Российской армии труппой цюрихского 'Шаушпильхаус' определить действительно сложно.

На первый взгляд может показаться, что швейцарский режиссер Кристофер Марталер решил просто от души посмеяться над музыкальной классикой. Все штампы поднадоевшего постмодернизма здесь налицо. В спектакле сосуществуют две разнонаправленные линии - видимая и слышимая.

Оттого, что они не совпадают, и рождается главная интрига постановки. Лирический герой Шуберта - романтический скиталец, страдающий от неразделенной любви.

Потому что какой-нибудь мельник или охотник оказываются более достойной партией для любимой, чем поэт с его вечной тоской по идеалу. У Марталера все персонажи спектакля как раз и есть те самые бюргеры, живущие в безвыходно замкнутом пространстве, как в тюрьме. Герои поют, едят, дремлют, перекатываясь с места на место, или бесцельно бродят по сцене.

Один из персонажей пишет письма далекой возлюбленной, бросая конверты в узкую щель закрытого окна, как в почтовый ящик. Другой объясняется с бронзовым индюком, стоящим на авансцене. Две девицы (одна потолще, другая потоньше) в платьях с белыми передничками время от времени открывают шкафы, чтобы полюбоваться спрятанными там фотографиями мужских ню. В конце концов их мечтания материализуются, и из шкафа появляется вереница голых мужчин, прикрывающих причинные места ботинками. Несовпадение музыки и сценического действия комично. Но смех в зале раздается редко. Смеяться не очень хочется.

Что-то внутри царапает. Может быть, сочувствие к этим мельничихам, мельникам и подмастерьям. Немецкие персонажи не более смешны, чем наши чеховские сестры с их вечным стоном: 'в Москву, в Москву'. Только русские герои беспрестанно говорят, а немецкие поют. А вместо мистической Москвы у немцев - романтическая музыка Шуберта. Курьер, 9 июля 2003 года Мария Бабалова Надежда умирает последней Явление «Прекрасной мельничихи» на Чеховском фестивале Франц Шуберт – создатель и король песенно-романсового жанра, который, благодаря ему, принято без перевода с немецкого называть Lied.

Однако великий австриец, автор почти семи сотен песен, всю жизнь очень хотел создать что-то театральное. Но все его попытки написать оперетту или оперу не были успешными. И вот, похоже модный на нынешнем стыке веков театральный режиссер с репутацией интеллектуала Кристоф Марталер все-таки воплотил мечту гения из века девятнадцатого. Швейцарец сочинил свой спектакль, в основе которого один из лучших вокальных циклов Шуберта – «Прекрасная мельничиха» на стихи немецкого поэта Вильгельма Мюллера. Этот спектакль стал первой коммерческой удачей цюрихского театра Schauspielhaus, за то время, что им руководит Марталер. «Прекрасная мельничиха» путешествует по миру с одного престижного фестиваля на другой, принося при этом неплохой доход всем участникам этого проекта. Однако к моменту появления этого спектакля отношения режиссера и городских властей, постановивших сократить финансирование театра на два с половиной миллиона швейцарских франков, были уже окончательно испорчены.

И Марталер создавал свою шубертиаду, уже после того, как официально объявил, что по «состоянию здоровья» покидает театр весной 2004, на год раньше срока, оговоренного в его пятилетнем контракте. За сто тридцать минут без антракта Марталер с помощью дюжины артистов (девять мужчин и три женщины) и четырех инструментов (роялей и пианино – пополам) выстраивает модель мира – внешне угнетающе убогого, внутренне – мятежного и возвышенного. При этом конкретная история несчастной любви юноши-мельника к прекрасной мельничихе, дочери хозяина мельницы никого не интересует. Какой-либо целостный сквозной сюжет вовсе отсутствует. Каждый, кто находится на сцене хоть на пару минут становится главным героем происходящего, но, полное впечатление, что он не отдает себе в этом отчета. Это люди из иного измерения, где такие понятия как жажда славы и амбиции неведомы.

Настоящими академическими голосами Шуберта здесь поют лишь двое – блестящая только своими туалетами сопрано Розмари Харди – этакое комиксовое воплощение образа оперной примадонны, и обрюзгший, но пронзительный и очень мастеровитый и стильный лирический тенор Кристоф Хомбергер, чей персонаж любит поваляться в огромной кровати под толстым одеялом. Все самое важное происходит на сцене в тот момент, когда музыка звучит. Мелодии Шуберта (в значительной части в экстравагантных аранжировках Розмари Харди, Маркус Хинтерхойзер, Кристоф Хомбергер, Кристоф Келлер) – это единственное красивое, что есть в жизни этой публики, проводящей свои дни в обшарпанных стенах огромного, страшного дома скорби (многотонная декорация художницы Анны Фиброк до этого уже была 'Гостиницей страха' предыдущего спектакля цюрихского театра). Когда эти люди без возраста и без имени, в старых поношенных костюмах начинают часто фальшиво выводить шубертовские гармонии без подобающего вокального голоса, то выражения их лиц становятся осмысленными и даже на мгновения счастливыми.

Каждый имеет право на свою романтическую мечту, пусть и несбыточную. И к черту логику поведения или хотя бы минимальную мотивацию поступков. В паузах между песнями декламируют стихи Роберта Вальсера и Артура Шопенгауера о боли, печали, разлуке и смерти. Но пауз было гораздо больше, чем слов, а абсурдистские действия героев – беседа с чучелом жар-птицы, перманентное написание безответных любовных писем одним из двух замечательных пианистов (Кристоф Келлер и Маркус Хинтерхойзер) и цикличное акробатическое, требующее каскадерской выучки, трюкачество шестерки молодых людей не рождают взаимоотношений между героями и событий на сцене. Только эмоции – отчаянья в степени гомерического хохота. И уже через полчаса тягостного зрелища публика, заполнившая огромный зал театра Армии едва ли на четверть, проворно потянулась на выход. Так что коммерчески успешную кульминацию – парад голых мужских задниц, увидели далеко не все, кто побывал на спектакле, в финале которого все его участники поют Баха.

Все смешалось воедино – абсолютная незащищенность этого чистого, но больного мира и похоть реальной жизни. Фото Игоря Захаркина, 10 июля 2003 года Дмитрий Морозов Загадочная 'Мельничиха' Спектакль Кристофа Марталера стал кульминацией Чеховского фестиваля В насыщенной разнообразными событиями программе Чеховского фестиваля 'Прекрасная мельничиха' привлекала внимание своей загадочностью. В афише значилось: по мотивам Франца Шуберта, режиссер – Кристоф Марталер. Театральная общественность, отталкиваясь от имени режиссера, решила, что это спектакль драматический, тогда как люди, сведущие в музыке, задавались вопросом, не закралась ли в афишу ошибка и не имеется ли на самом деле в виду одноименная опера Дж. Паизиелло, поскольку у Шуберта есть только вокальный цикл под этим названием.

Те же, кто точно знал, что речь идет именно об этом цикле, в свою очередь гадали, будет ли он звучать в записи или живьем и станет ли Марталер инсценировать сами сюжеты шубертовских песен. Однако того, что на самом деле показал нам Театр 'Шаушпильхаус' из Цюриха (самовольно перенесенного составителями фестивальных афиш из Швейцарии в Германию), похоже, не ожидал никто. 'Прекрасная мельничиха' Марталера – это менее всего омузыкаленный драматический театр. Музыка Шуберта здесь не сопровождает действие, но организует и направляет, в значительной мере определяя и форму, и содержание.

Никаких фонограмм нет в помине: музыка исполняется вживую. Среди двенадцати артистов – четыре музыканта (два певца и два пианиста), но подобно тому, как они являются полноправными участниками сценического действа, остальные на равных с ними исполняют многоголосные вокальные ансамбли на зависть иным профессионалам.

Это, конечно, не опера – хотя многие ансамблевые сцены сделаны совсем по-оперному. И не балет – хотя иные пластические этюды имеют, кажется, самое прямое отношение к contemporary dance. Но то, что предстает перед нами, – безусловно, театр музыкальный. Марталер ничего не инсценирует.

Его не слишком интересуют сюжеты шубертовских песен, хотя тексты их порой обыгрываются. Сюжет как таковой вообще в спектакле отсутствует. Нет в нем и главных героев, вернее, все главные. Персонажи, которые часто присутствуют в спектаклях Марталера как бы вне основного действия, не предусмотренные автором пьесы или оперы, бессловесные, эти всякого рода 'странные люди', становятся в 'Прекрасной мельничихе' протагонистами. Действие происходит не то в психушке, не то в ночлежке для бомжей (постоянный сценограф Марталера Анна Фиброк в присущей ей манере встраивает в это мрачное, находящееся словно бы под землей пространство две вполне уютные 'бюргерские' комнаты).

Такого рода фактура, будь то в театре, на экране или на книжных страницах, как правило, оставляет впечатление гнетущее. В 'Мельничихе' все не так.

Подобно Федерико Феллини, Марталер поэтизирует этих, казалось бы, столь мало привлекательных субъектов, способных, однако, свое бытие превращать в праздник. Но в отличие от фильмов великого неореалиста в спектакле Марталера у них нет никакой биографии, никакого прошлого, они существуют только здесь и сейчас. Персонажи постоянно совершают некие эксцентричные, рационально необъяснимые действия. Они забираются под рояль, перемещаясь вместе с ним по сцене, сцепившись пальцами рук и ног, кубарем скатываются вниз по лестнице, а затем точно так же взбираются обратно, то и дело падают с подоконника, не получая при этом никаких телесных повреждений, устраивают кучу-малу на большой двуспальной кровати, куда однажды забираются все одновременно, наконец, появляются один за другим из боковой дверцы в чем мать родила (только мужчины), прикрывая ботинками причинные места. И все это – перед пением, после пения, нередко даже одновременно с ним. Именно пение, музыка, хоть и погруженные подчас в почти что пародийный контекст, сообщают этому сценическому дивертисменту, нередко принимающему откровенно цирковой характер, иное измерение.

Нелепое вдруг становится трогательным, а смешное – грустным. Кто-то из музыкальных пуристов может счесть такое вот использование Шуберта едва ли не профанацией (тем более что его вокальный цикл не всегда звучит так, как у автора, многие песни аранжированы для нескольких голосов или превращены в ансамбли, впрочем, предельно тактично, иногда перемежаются сочинениями других композиторов). На самом деле все обстоит как раз наоборот.

Музыкант не только по образованию, но и по самой сути своей натуры, Марталер, кажется, задался целью наглядно продемонстрировать великую способность музыки преобразовывать любую действительность, наделять смыслом даже явную бессмыслицу и, как в данном случае, обходиться вовсе без сюжета. Правда, достаточно разношерстная публика состояла далеко не только из чутких к музыке людей, на которых рассчитан спектакль. Многие воспринимали зрелище исключительно на уровне отдельных гэгов и, пресытившись оными, покидали зал. Кто-то, напротив, именно теперь открыл для себя творчество гениального композитора-романтика. Возможно, и это тоже входило в задачу, поставленную перед собой и своими артистами Кристофом Марталером, режиссером, владеющим секретом как делать музыку театром., 18 июля 2003 года Артур Соломонов Европа закатилась V Международный театральный фестиваль имени А.П.

Чехова завершился. На сладкое подали спектакль всемирно известного режиссера Кристофа Марталера 'Прекрасная мельничиха'. Спектакль частенько затихает, а потом вдруг вновь начинает функционировать. Кончиться он может в любую секунду – забудем о законах классической композиции. Слева от сцены иногда мигает пошлейшая красная реклама - «Прекрасная мельничиха».

Актеры забираются под рояль. Под другой рояль. Ходят гуськом. Хором заваливаются на кровать. Выползают голышом из шкафа.

Ну очень медленно. В глубине сцены комната. Висит люстра. В этой комнатке то появляются, то исчезают люди.

Шуберт Прекрасная Мельничиха Мельник И Ручей Слушать

Чуть ближе – несколько больших проемов, похожих на оконные рамы без стекол. Там, скрючившись, медленно бродят люди. Вообще, слово «бродят» - самое точное по отношению к движущимся фигурам людей в этом спектакле. Не бегут, не идут, не топчутся, а именно бродят.

Ищут чего-то, тоскуют, поют. Свет падает то на заливающихся песней людей, то на пытающегося поболтать с чучелом птицы парня, то на убогий шкаф, в котором все время кто-то сидит. То на обнимающихся ногами мужчин. Или – на чинную процессию обнаженных мужиков, выплывающих из шкафа и дефилирующих по сцене. Величественный парад задниц. На сцене разворачивается несколько эпизодов одновременно.

И, если течение воды, о которой поет мельник, довольно резвое, имеет свой исток и цель, то действие спектакля Марталера идет не вправо, не влево, не вперед и не назад. Оно даже не топчется на месте и не идет по кругу. Ведь все это – категории движения, и, стало быть, изменения. А движется здесь лишь музыка, создавая великолепный диссонанс по отношению к тому, что так и не происходит на сцене. В спектакле нет места пафосу, но мысли он вызывает довольно пафосные.

Похоже, что «поместив» прекрасную музыку в столь причудливое пространство (то ли полуразрушенный ДК, то ли плохо финансируемый дом скорби), в котором в полусне-полубреду бродят мужчины и женщины, Марталер прощается. Прощается с определенной культурой, стилем мышления. Музыка темпераментна, полна поэзии, а «запевает» полуодетый толстяк.

Или какой-то полусонный дебил, не сходя с кровати, напевает что-то о ком-то, кто «в движенье, в движенье» Музыка не соответствует тому, что мы видим, слова не совпадают с жестами, люди в глаза друг другу не смотрят, культура на последнем издыхании. Мотивы ожидания и повторения определяют и этот спектакль Марталера. Вновь мы видим людей, заброшенных в некое мистическое пространство, в никуда. И зовут их никак. Блистательная «Парижская жизнь», поставленная Марталером в берлинском «Фольксбюне» и спектакль, представленный на последнем театральном фестивале в Берлине Theatertreffen (его название можно перевести как «Банкротство») тоже были подчинены этим мотивам. Но смотреть на то, как герои «зависают» в пространстве и времени, как ждут, ждут и ждут, было бесконечно увлекательно и безумно смешно.

И ждал ты чего угодно, но только не конца спектакля. Были и в «Мельничихе» герои, кочующие из спектакля в спектакль Марталера. Один из персонажей Горького так охарактеризовал подобных людей: «Ползают тихонько, с краю жизни, тусклые, как тени, человечки». Если автор «Буревестника» таким образом обличал и взывал, то швейцарский режиссер, кажется, и сам причисляет себя к подобным людям.

Марталер, по его словам, находит своих героев в маленьких кафе: они глядят в одну точку, медленно потягивают спиртное из бокала. Пространство спектаклей этого безумно одаренного швейцарца – почти всегда зал ожидания. При этом зрительный зал никогда залом ожидания не становится. Время в его спектаклях течет по своим законам, кажется, оно ползет к точке, когда замрет совсем. Символом его спектаклей могут быть часы, которые тикают все медленнее.

Шуберт Прекрасная Мельничиха Анализ

Однако, в спектаклях Марталера, которые мне довелось увидеть, у зрителя создавалось ощущение, что в среде этих флегматичных, подчиненных ожиданию людей, может произойти все, что угодно. Вот мужик сидит на кресле, вокруг него кучка людей. Вдруг кресло это вместе с мужиком срывается с места и прошибает стену. Только дымок остается от обоих. А оставшиеся медленно подходят к пробоине и поют нежно: «Как хорошо, когда у тебя в банке есть деньги, о которых никто не знает». Это я про обольстительную нелогичность и взрывной состав вялотекущих спектаклей Кристофа Марталера.

Почему в случае с «Мельничихой» ожидание кажется монотонным, а мотив повторения вызывает в уме слово «заело» - бог весть. Возможно, потому, что на «Мельничихе» месседж был разгадан в первые полчаса. (Если это мысль о Европе, неуклонно закатывающейся). Стиль же остался неизменен. Все равно как тебе задали загадку: «Два конца, два кольца, посередине гвоздик» - ты подумал, отгадал, а тебе вновь «два кольца, два конца» и так до самого конца.

Шуберт Прекрасная Мельничиха Мельник И Ручей

Но, кажется, главная проблема кроется вот в чем. Марталер, взяв музыку Шуберта как нечто, имеющее отношение к огромному пласту немецкой культуры, немецкой сентиментальности и еще бог знает чему немецкому, решает сугубо местные проблемы. (Немецкоязычная часть Швейцарии все же принадлежит немецкой культуре).

Шуберт Прекрасная Мельничиха Охотник

При том, что общечеловеческий посыл его спектакля более чем внятен, главным оказывается как раз то, что не улавливает человек, в быт которого с детства не вошли песни из цикла Шуберта. И тогда основной посыл спектакля, его издевательства, тоска и надежда - для тех, кого в этот вечер в зале не было.

Шуберт Прекрасная Мельничиха

Нам остаются «формальные» радости и рассуждения о «закате Европы». Координатор проекта -. Присылайте, пожалуйста, ваши замечания и пожелания По вопросам размещения рекламы обращайтесь. Последнее обновление: 18 июля 2003.